Абрам Пролетарский и Лев Зверский.
Повесть о "вожде и учителе"
Удивительны пути творчества. Непостижимо, как из мимолетных эпизодов молодости может возникнуть книга.
Я на третьем курсе Академии снимал комнату у станции метро Пролетарская, рядом с домом, где в свое время скрывался Ленин. Писал картину "Последний день капитализма или Ленин с авоськой" и постоянно подчеркивал свою «революционность», дескать, я, старый революционер, завсегда в борьбе и прочее, прочее, прочее. Тогда же в нашу группу прислали учиться словака Романа. Он впервые попал в Советский Союз, цитадель коммунизма, и очень робел. А я, видя это, каждый раз при встрече приветствовал его громким воплем: «Мировая революция победит!». Бедный Роман страшно терялся. Завидев меня в коридоре академии, он сразу же пытался скрыться, но я, такой зловредный, догонял его, поворачивал лицом к себе и сурово вопрошал:
– Мировая революция победит?
– Да-да, победит, – лепетал Роман. Перед его мысленным взором, видимо, возникал страшный образ Сибири, которым Европа так любит пугать своих обывателей.
Вскоре Роман привык и уже сам радостно кричал, едва завидев меня:
– Мировая революция победит!
Одним словом, в тот период я легкомысленно трепался о своей революционности, дескать, мы, старые революционеры и вожди, завсегда готовы… И бывает же такое совпадение! В один из дней моего «революционного» периода у нас в мастерской весело обсуждали китайский календарь, построенный по принципу не животных (там: обезьяны, собаки и т. д.) а деревьев (сосны, дубы…). Перебирая присутствующих, добрались до «моего» дерева. Когда натурщица Тоня прочла:
– Из этого дерева делают революционеров и вождей! – мы так хохотали, что забыли о живописи, а Тоня чуть не свалилась с подиума и сучила ножками в воздухе. Такое с Тоней случилось во второй раз. В первый – когда я вернулся с обеда и объявил, что заменяю поговорку «Плох тот солдат, который не хочет стать генералом» на поговорку «Плоха та попа, которая не хочет стать головой».
Тогда же возник Абрам Пролетарский. Опять академический гардероб. Я сидел у Рубика, начальствующего над «польтами», отхлебывал рубиковский чай и чувствовал себя превосходно. К нам подошли новые студенты с архитектурного факультета, знакомые Рубика.
Рубик представил их. Фамилии ребят прозвучали как в анекдоте: Ватман, Кульман, Рабинович.
Я учтиво приподнял очки:
– Абрам Пролетарский!
Рубик удалился за «польты», держась за живот.
Никакого подтекста тут не было. Мне было просто смешно. Но эта хохма породила образ самого алкогольного революционера и самого пьяного вождя в мире – Абрама Пролетарского. А какой еще революционер мог быть в СССР?
Через несколько лет история превратила мою безобидную шутку в дикую правду. Августовский путч 1991 года. «Революция»! Пьяный вождь на танке, как Ленин на броневике; пьяный премьер-«реформатор» в подвале Белого дома; три пьяных «революционера» под танком, сразу же причисленные к лику героев... Это же пьяный бред, какой и не снился Абраму Пролетарскому!
Но для рождения настоящего литературного героя потребовалось время и грусть по разлетевшимся по стране друзьям и однокашникам.
После учебы жизнь разбросала нас по просторам страны, а так хотелось увидеться и потрепаться ни о чем и обо всем сразу, порадоваться своим и чужим глупостям. К сожалению, друзья были далеко: не заскочишь на огонек, как прежде.
Я нашел выход в старом добром эпистолярном жанре. Как-то, находясь в унынии, я решил поплакаться о неправдах жизни своему знакомому, уехавшему работать в Сибирь. Но моя рука неожиданно вывела:
– А ты знаешь, что шкворень – это вовсе не разъяренный скворец?
Я перечитал написанное, повеселел и вдохновенно застрочил:
Да-да, это вовсе не птица. Ужасно. Теперь я не могу сказать:
«Слетелись шкворни со всей округи», «И тут налетели свирепые шкворни», «Шкворни расчирикались – дело к дождю», "В окно грозно глянул шкворень"…
А жаль. Хотя, кажется, есть такой зверь - вальдшкворень.
Так начались мои послания во все концы России. В них я раскрывал тайны мироздания:
…Вот, все знают, что киты - животные. Следовательно, у них есть прямая кишка, и они должны выделять некие китовые колобахи (назовем их по-научному - “китовус колобахус”). Кит - животное крупное, а значит, и колобахи должны быть большие и толстые, как бревна. Что мы еще знаем? То, что “оно” не тонет. Отсюда следует, что китовые колобахи должны плавать по морям и океанам, как водоросли.
Если учесть, что утопающие и за соломинку хватаются, то за китовую колобаху ухватиться и сам Бог велел. Должны быть даже целые плоты из китовых колобах. И я требую, чтобы из запасников Русского музея была, наконец, вытащена на свет Божий и явлена народу картина Айвазовского “Девятая колобаха”, где тонущие цепляются за последнюю девятую колобаху.
И Туру Хейердалу следовало не фигней заниматься, а делать свои Тигрисы из китовых колобах и называть их Какис 1 и Какис 2…
Я ободрял павших духом:
…Писатель, как известно, начинается с перлюстрации. Поэт – с канавы (надеюсь, помнишь – «Лежу ли я, и над канавою горит, горит моя звезда»). А потому всякий лежащий в канаве – уже поэт. И ты, возлегший благородной стелькой в придорожном кювете, поэтичен, как майская роза. И не оскорбит тебя кидающий мусор, и не покоробит тебя летящая бутылка, и не поразит тебя, как Голиафа в лоб, падающий окурок. Ибо ты – поэт от сути своей, от алкоголя.
Я наставлял заблудших:
…Пиши мне. Это же так просто. Как у Маркса: деньги – товар – деньги. Так и ты: выпил – написал – выпил. А Маркс был умным человеком – закон прибавочного грамма открыл. Закон гласит: выпил – добавил, не добавил – не выпил.
И напоминал о себе:
…А как поднесешь к устам стаканчик, так сразу же вспомни меня, мой далёкий и светлый облик. Ты закусишь моим ясным образом и не подавишься, ибо я в глотке не застряну, я тебе не какая-то там черствая корочка или вялый огурец, я тебе – ого-го! Я проскочу легко и свободно.
Как я веселился, представляя физиономию, изучающую мое послание! Письма – это тоже общение, только общение, к которому можно возвращаться, вновь и вновь перечитывая письмо. Спустя много лет, встречаясь с адресатами, я радовался, узнавая, что мои послания хранились и перечитывались.
Не все отвечали на мои письма, а отклик необходим, поэтому со многими переписка не состоялась. К тому же, не у всех подобные письма вызывали понимание. У некоторых даже рождались обиды:
– Какую глупость ты мне написал!
Не спорю, глупости – они и есть глупости, но писать их было весело.
С живейшим интересом на письма откликнулся Евгений Балакин, которого я знал еще по интернату, хотя в интернате мы не дружили. Он учился в Красноярском художественном институте и жил в тамошнем общежитии. Мои письма Балакин читал вслух, переходя из комнаты в комнату. Письма вызывали бурное веселье. Узнав из его ответов, что письма читают всем общежитием, я еще больше расходился и выдавал на-гора целые пачки писем. Все письма Балакин сохранил, и у меня родилась идея издать книгу, как "поучение и тезисы" вождя алкогольного фронта Абрама Пролетарского.
Ядро книги составили письма Балакину, впоследствии к ним добавились многочисленные письма к другим друзьям и знакомым, в частности, много писем было Оле С-х, подруге моей жены, которая, приезжая к нам в гости, всегда становилась жертвой моих коньячных атак. А идея «идеального графика потребления водки» в виде силуэта кремлевской стены принадлежит Балакину. Его к этой идее подтолкнул тогдашний кремлевский сиделец, блестяще выдерживавший этот самый «график».
Письма, которые являлись уже готовыми миниатюрами, были представлены как умственные спичи вождя алкогольного фронта Абрама Пролетарского. Поучения этого легендарного вождя обращались якобы к его соратнику и последователю – Веничке Ерофееву, «рыцарю стаканного образа», как Абрам Пролетарский его называет.
В работе над книжкой родился еще один персонаж: верный соратник и последователь вождя Лев Зверский, первооткрыватель Законов Льва Зверского, например: «Водка всегда стремится к свету. Свет – это я». Он же биограф вождя и издатель его наследия. Лев Зверский – интеллектуал-полиглот, автор книги, на две трети написанной на латинском языке, её первая и единственная глава состоит из трех слов и трех знаков препинания: «Veni, vidi, выпил». Лев Зверский, напевая «Эх, коньяк, красивый сам собою…», как всегда не к месту вставляет в назидания вождя свои мудрые ремарки:
– А кто руки с мылом моет, того без микробов зароют.
Так и сложилась книжка, которую я проиллюстрировал рисунками из своих же писем, удивляясь сам себе – неужели это я придумал? Неужели можно столько накатать на одну тему?
Интересно, что людям, страдающим пристрастием к спиртному, книга не нравится, а цитируют её как раз те, кто практически не пьет.
Загадочное для меня вот в чем. Когда родился Абрам Пролетарский, я жил у станции метро Пролетарская в Питере, здесь связь понятна. Но кто бы мог подумать, что спустя годы я, создавший образ алкогольного толкователя Маркса – Абрама Пролетарского, получу в Москве мастерскую на улице Марксистская между станций метро Марксистская и Пролетарская! У меня же не было выбора!
Еще до первого издания отрывочные публикации из «Абрама Пролетарского» появились в газете «Чарка», той самой, узнав про которую известный антикефирный вождь, академик Углов воскликнул:
– Дожили! Алкоголики свою газету издавать начали!
Я скромно мял в руках свою рукопись. Главный редактор Кривомазов, матерый журналист, бывший правдист (работал в главной газете страны «Правде»), вальяжно откинулся на диване прокуренной редакции и снисходительно ободрил меня:
– Ну, давай, давай, наконец, свою «Войну и мир».
Но, небрежно начав листать машинописные страницы, он зацепился за что-то, увлекся, засмеялся, процитировал кусочек, потом с сожалением отложил:
– Ну, это надо читать со вкусом, дома почитаю.
Гонорар за свою прозу я получал в виде толстых пачек газеты «Чарка». Мои письма публиковались в течение нескольких номеров рядом с текстом произведения Венички Ерофеева. Причем мое имя не указывалось, редакция журнала сделала розыгрыш: читателей просили угадать, кто из наших современников мог быть автором этих писем к Веничке Ерофееву? Угадавшему – приз. Не угадал никто, хотя назывались такие имена! Такие маститые зубры литературы!
Если книга «Абрам Пролетарский и Веничка Ерофеев» замышлялась мною как шутка, пародия на поэму «Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева, то результат, мне кажется, вышел за рамки пародии. Получилось совершенно самостоятельное сатирическое произведение, выдержавшее уже два издания.
Да, много их - неправд жизни. Вот, например, все уже давно знают, что "Муму" написал Тургенев, а памятник на Пушкинской площади почему-то – Пушкину. И все терпят. Но больше всего меня обижает, что водку пью я, а президентами избирают неведомо кого.
…………………………………………
Вот говорят, что нельзя говорить «приземлился» на Луну, а надо – «прилунился». Но ты подумай: а если самолет прилетел в Анапу – он что? – «прианапился»? А в Хабаровск? Ты только представь газетные заголовки «Президент в 10 часов утра прихабарился!» А ежели в Пизу?
…………………………………………
…В стране назревает алкогольная ситуация.
Низы больше не хотят пить по-малому, верхи больше не могут пить по-многому. Это и есть алкогольная ситуация. Когда созревает алкогольная ситуация, происходит смена алкогольных формаций. Те, кто пил денатурат, пьют водку, а те, кто пил водку, пьют денатурат.
…………………………………………
Алкоголизм и демократия – близнецы-братья. Все пьющие – братья, где бы они ни возлежали: в канаве или в Кремле. Демократ, он и в Кремле демократ, а трезвенник и в Африке свое лыко вяжет, идиот.
…………………………………………
Алкоголизм и эмпириокритицизм.
…………………………………………
