Как я пишу
Я никогда не намечаю углем или карандашом. Если портрет большой – поясной, поколенный или в рост – то кистью намечаю в живописном тумане расплывчатые формы, а иногда даже и кистью не намечаю, и начинаю прописывать какой-нибудь ключевой узел. Как правило, это голова: лоб, глаза. Если портрет погрудный, или просто головка, то начинаю обычно с глаз. Пока не «зацеплюсь» за глаза, не приступаю к другим деталям. Главное – выражение глаз. Потом к глазам могу возвращаться, более скрупулезно отделывая их, но иногда их более не трогаю.
Это называется «писать с куска». Такая манера у меня начала вырабатываться еще в школе и закрепилась в академии. И доставила мне немало хлопот. Преподаватели требовали, чтобы ученик или студент сначала на холсте прорисовал натуру углем или мягким карандашом, и лишь, когда рисунок полностью решится, разрешалось начинать прописывать весь холст, причем сразу весь, постепенно ведя всю работу к концу. Меня это всегда раздражало ненужностью и бессмысленностью. Зачем тратить время на то, что потом сверху запишешь, когда можно сразу же создавать на холсте человека, его глаза, кожу, характерные формы, создаваемые выступающими костями и мышцами? Пусть по частям - сначала глаза, потом создавая окружение глаз, щеки, нос и т. д. Но преподаватели требовали от меня исполнения классического правила постепенной работы. Потом от меня отстали, потому что глазомер у меня был отличный и никогда не подводил, и я упрямо придерживался своей манеры. Ну, лень мне было заниматься ерундой! Так, я мог начать на обнаженной модели с глаз, а закончить пяткой.
Подавляющее большинство студентов не может писать «от куска», ошибается в пропорциях, делает ужасные и смешные ошибки. Мой пример вводил их в заблуждение, вызывал досаду. Досада иногда прикрывалась насмешкой, вот, мол, не может «правильно» писать. Но результат всегда вызывал уважение.
Легендарный Алексей Петрович Кузнецов, мой преподаватель в СХШ, сначала настойчиво брал кисть и сам размашисто намечал, потом махнул рукой и упор в обучении сделал на живописности мазка и густом свежем замешивании красок.
Мой академический преподаватель по рисунку всеобщий любимец Иван Владиславович Говорков, тоже поначалу активно с карандашом в руках «боровшийся» со мной, вскоре также утомился и, обходя студентов, с добродушной иронией замечал:
– Набатов опять с ресницы начал! Лучше бы с бородавки!
А громогласный и напористый Блиок Андрей Николаевич, ставивший изумительные по цветовой гамме постановки, даже и не пробовал бороться. Он сделал упор на тональные акценты и жесткость касаний. И требовал, чтобы я работал усерднее.
– Да я как зверь, Андрей Николаевич!
– Вот как со зверя и спрошу!
Михал Михалыч Девятов, вальяжный и респектабельный шеф отделения реставрации, снисходительно взирал на такую мою привычку работать. Его больше волновало: хорошо написано или плохо. Он мыслил глобально, сидел выше и смотрел дальше.
Это, пожалуй, единственное, в чем я упорствовал. Мои преподаватели мне дали все, что могли дать. И что я смог взять, то взял. То, чему они учили, незаметно для нас, учеников и студентов, впитывалось в нашу кровь и плоть.
Далее уже сам преобразуешь полученные знания и навыки в своем творческом опыте. Так, в портретном искусстве существует правило: глаза должны быть одинаковы. Но не бывает такого! Не бывает! А разница в глазах, неуловимая для простого зрителя, передает характерные особенности человека на полотне. Эта разница возникает в результате жизненного пути человека и всегда влияет на сходство и характер образа. К этому добавляется ракурс. Если голова повернута вбок, а человек смотрит на тебя, то ближний глаз его раскрыт чуть больше, а дальний чуть-чуть прикрывается веком. Человек-то этого сам не замечает, а, улавливая это, мы создаем живой образ. Кожа человека – тоже удивительный материал, чрезвычайно живой. И схематичным мазком его не передашь.
У человеческого лица нет симметрии. В художественном образовании в первую очередь требуется схема изображения, симметричный каркас человека, грамотность передачи его форм. Все правильно. Без этого нельзя. Это академизм. Альфа и омега обучения. Три кита художественного образования. Оси-схемы, пропорции, формы. Но знание и умение передачи форм и пропорций в грамотной схеме – это хорошо и обязательно в процессе обучения. Художник должен знать и скелет и мышцы. В дальнейшем надо держать это в голове, но, когда уже взрослый художник работает над портретом, и нужно писать конкретного человека, а не схему, то у многих эта привычка к схеме так и остается. Вот и видишь иногда – грамотный, живописный, крепкий, даже очень хороший портрет, а нет живого человека, ну, нету и все тут. С другой стороны, без грамотного обучения даже очень способный живописец, тем более дилетант, не сможет и ухо к голове «прилепить».
Тех, кого я писал, всегда удивляло, как на холсте появляется колоритный туман, а потом из тумана начинают проступать глаза, их глаза! Потом проявляться остальное лицо. А мне это и самому очень нравится. Когда в красивой расплывчатой дымке как из небытия вдруг появляются глаза человека! Это бывает так красиво и волнующе. Так бы и оставлял незаконченными некоторые портреты. Но, к сожалению, надо заканчивать и писать остальное.
…
Так же пишу все картины. Намечая туманные массивы прозрачной краской: разными охрами, умбрами, ван-диком, ультрамарином. Иногда со слабеньким добавлением белил и других плотных красок, в зависимости от цвета – красных кадмиев и кобальтов. Такой подмалевок выглядит красивым цветным туманом. Так задается общий колорит.
Никогда не делаю эскизов. Мне скучно вырисовывать на бумаге то, что я и так вижу как должно быть на холсте. Хотя иногда делаю набросок на бумаге для памяти. Но, если я в скором времени не приступлю к исполнению наброска на картине, то идея «перегорает», и я к ней не возвращаюсь. К сожалению, процесс живописи – долгий, и пока я пишу и заканчиваю одну картину, идея, набросанная на бумаге, часто «перегорает».
У меня некоторые мотивы повторяются в разных картинах, только одна картина маленькая и смотрится как эскиз, а другая - большая. Это не значит, что маленькая картина – эскиз. Просто после написания её я решил сделать другой, больший размером вариант.
…
Я, конечно, могу рассказать по этапам, как пишу портрет, но, это всего лишь техника работы. Честно говоря, для меня самого загадка, как на холсте возникает образ живого человека. Кисть работает сама, я подчиняю её своей воле лишь для выполнения конкретных целей задумок портрета. Но каким образом возникает живой человек, для меня это остается непостижимой тайной.
Для кого я пишу
А для кого я пишу картины?
Поэт Николай Гумилев говорил в кругу друзей-поэтов: «Мы все мечтаем о читателе, который глубоко понимает тебя. Радуется вместе с тобой удачной строке, слову. Вдумчив, терпелив. И такой читатель есть. Он существует. По крайней мере – один. Я его видел. Во сне.»
Вероятно, существует и такой зритель, по крайней мере, один. Я его чувствую рядом с собой, когда пишу картину.
И очень помогают выставки. Когда в целом окидываешь глазами созданное и видишь реакцию зрителей.
Анатолий Набатов