Как начиналась моя портретная галерея

Если со скорого поезда и ссадят, то не раньше, чем через 150 километров

Летом, на каникулах, принято путешествовать. Меня тянуло в Сибирь.

Я приступал к своей портретной галерее, и Астафьев шел по моему списку первым. Я созванивался с Астафьевым еще весной, а потом в июле, но точную дату приезда ему не сказал: сам не знал, сколько буду добираться. Ибо планировал путешествие «зайцем». Ну, не мог я ехать в вагоне как смиренный пассажир. Какая пошлость! Плавают же на маленьких лодках по океану, почему бы не махнуть в Сибирь без билета?

Посадка в поезд

Это путешествие я назвал «анабазисом» – по аналогии с «анабазисом Ксенофонта» и с «анабазисом Швейка», ибо хватало и трудностей, и глупостей. Вдвоем с Денисом* – тоже студентом Академии, с огромным багажом (холсты, продукты, книги, скульптурная глина), с самыми разными приключениями поехали в Красноярск – где в вагоне, где на платформе, где в кабине локомотива. Не раз нас ссаживали разъяренные проводники. Но, если со скорого поезда и ссадят, то не раньше, чем через 150 километров. И то – хлеб.

Главное, идя со своим кричащим багажом вдоль стоящего состава, мимо всех проводниц, найти плацкартный вагон без проводницы, пускай она хоть у соседнего вагона стоит, быстро влезть в него, забросить вещи на любую третью полку и – в вагон-ресторан! А потом – все проводники уже знают, что мы "из соседнего вагона". Все, все нас видели с огромным багажом!

Самое сложное сесть на начальной станции, откуда отправляется поезд: Москва, Казань, Свердловск и т. д., когда идет массовая посадка в поезд – проводники у своих дверей, как штыки, торчат. Тут надежда только на случайность и метод «тыка»: в качестве провожающих. Ну, если не получалось проскользнуть в скорый поезд, мы устраивали комфортное гнездовье в товарняке. Здесь главным было не промахнуться и сесть на нужное направление. Но машинисты нас информацией не обделяли.

В некоторых городах мы задерживались. В Казани, оставив вещи в камере хранения, мы долго лазили по древним стенам кремля, возведенного зодчими Ивана Грозного. Но меня поразили не древние камни, а огурцы с усами. Так я назвал мягкие зеленые плоды, похожие на огурчики с усиками, как у кактусов, только не колючими. Кустарники с «огурцами» расползлись по всему кремлю. Мы срывали и вертели «огурцы» в руках, пока не нашли им применение. Забравшись на кремлевскую стену, мы бросались ими в прохожих, снующих по улице внизу. Мы открыли из казанского кремля настоящий огуречный огонь. Вызвав на улице переполох, мы поспешно ретировались и прибыли на вокзал как раз к отбытию скорого поезда «Москва- Тюмень».

Одна официантка, видя, что мы почти не вылезаем из вагона-ресторана и все время карту Сибири рассматриваем, поинтересовалась:

– Мальчики, а вы что, клад едете искать?

Но рано или поздно мы "прокалывались". Однажды вредная проводница, обнаружив зайцев, вывела нас в тамбур и, оставив одних, убежала. Через пару минут в тамбур боком протиснулся преогромных размеров амбал-проводник. Сверху вниз глянул на нас:

Туриста, альпиниста

– Туриста?

– Не-а, – проблеяли мы.

– Альпиниста?

– Не-а.

– Студента?

– Да-а.

– Еще раз увижу и …, – амбал грозно навёл на нас два растопыренных пальца. Нас чуть не сдуло с площадки еще до остановки поезда.

К Омску мы подъезжали в пустом угольном вагоне и вылезли из него черными, как шахтеры из забоя. Пытались поплескаться в Иртыше, но вода была очень холодной. Удачно сняли номер в гостинице, где долго отмывались. С тех пор мы внимательно изучали вагон товарняка, в который собирались залезть.

На каком-то перегоне сдуру залезли на площадку нефтяной цистерны и натерпелись ночью страха – с обеих сторон над нами нависали и качались жуткие формы огромных цистерн. Ночь, ни зги не видно, только черные силуэты над нами, и нет никаких стенок и поручней. Ни укрыться от ветра, ни прилечь, ни покурить – кругом горючее!

В другой раз мы удачно проехали километров 600-700 в скором поезде. Я вел азартнейшую шахматную баталию с дедулей – законным пассажиром. Силы оказались равны и счет был 4:4. Денису надоело бестолково взирать на шахматные фигуры (он не умел играть в шахматы), на станции Боготол он выскочил на перрон и стал заигрывать с молоденькой проводницей. На их смех подошла другая.

– Какой нахальный парень из твоего вагона, – смутилась первая.

– Как это из моего!? Он из твоего вагона!

– ???!!!

Набежали еще проводники:

– А их двое! Там еще один сидит, в шахматы играет!

Разъяренная группа проводников ворвалась в вагон. Баталия в этот момент подходила к концу, но весы победы колебались, все зависело от одного-единственного последнего хода. Но сделать его я уже не успел. Когда нас, отчаянно цепляющихся за свои рюкзаки и сумки, с шумом и гамом выпроваживали из поезда, дедуля оправился от первого испуга и кричал:

– А ход? А ход-то какой?

– Король D-один - Боготол-два! Полундра! Беломор не рассыпьте!

На каком-то полустанке, где некоторое время стоял «наш» товарняк, мы натаскали сена на пустую платформу и блаженствовали, валяясь на душистом сене под мерный стук колес. Жаркое солнце, чудный ветерок! Благодать. И все время во вселенной наше!

Мы так разблаженствовались, что на станции Болотная влипли в историю, после которой пришлось писать очередную «заявительную» в Академии:

«Я больше не буду. Больше это не повторится. Я все осознал. Дело было так.

Мы ехали зайцами на товарной платформе и плевали в пролетающие столбы – кто чаще попадет. А когда подъезжали к станции Болотная, мимо пролетал стрелочник с флажками. Мы в него случайно и попали. Мы думали, что промазали. Но мы не промазали. Он уцепился за последний вагон, пробрался по крышам вагонов и напал на нас, как зверь. Мы сначала не знали, кто на нас напал, и тоже боролись, как звери. А когда выяснилось, что мы в него случайно попали, я ему сказал – пусть в небо плюнет, на кого Бог пошлет. Он плюнул, а поезд дернулся и он снова попал на себя. И мы опять стали бороться, как звери. Набежала милиция, и нас повязали. Но мы больше не будем, больше это не повторится, я все осознал.

А что борта у платформы помяли, так это все он своей тушей намял».

На кого Бог пошлет

В принципе, все так и обстояло, как я описал в «заявительной», за исключением того, что оплевать стрелочника с летящего поезда – немыслимое дело! Просто стрелочник оказался чересчур бдительным и решил сам задержать «зайцев», за что и пострадал сам! Надо все-таки быть идиотом, чтобы плевать в небо – на кого Бог пошлет! Но история имела еще и продолжение, которое не попало в заявительную.

Нас уже собрались отпустить из комнаты привокзальной милиции, как ретивый толстенький лейтенант углядел красное пятно киновари на моих очках. Он, радостно предвкушая раскрытие кровавого преступления, соскоблил краску и отправил на экспертизу. Ну, не верил он мне, что это краска, а не кровь, не верил! И пока ждали результатов анализа, к нам приводили и даже привозили с другой станции всяких свидетелей на опознание. Мы попали в «подозреваемые»! В полном восторге мы вдохновенно позировали в фас и профиль, делали злодейские рожи, устрашающе сдвигали брови и пугали свидетельниц разбойничьим рыком, более похожим, впрочем, на свиное хрюканье из-за душившего нас смеха. И свидетельницам тоже становилось смешно.

Ничего мы не боялись. Другие времена были. Другие люди. И милиция другая. На демонстрации 1 мая где-то в середине 80-х мы с тем же Денисом, взяв у каких то девочек вытянутые длинные воздушные шарики, трусили вдоль шеренги милиционеров на Дворцовой площади и лихо, как дубинами, отбивали этими шариками на их фуражках гамму:

– До-ре-ми-фа-соль-ля-си-до! До-си-ля-соль-фа-ми-ре-до!

Милицейские фуражки стали для нас огромными клавишами. Милиционеры, втягивали головы в плечи и молча провожали нас говорящими глазами – ух, поймаем! Но мы, сыграв гамму, сразу же юркнули в толпу демонстрантов.

А сейчас попробуй так. Чистое самоубийство.

Уже на подходе к Красноярску нам пришлось бежать километров пятнадцать в полной темноте за медленно ползущим товарным составом, на открытой платформе которого оставались наши вещи. Мы думали, что поезд останавливается и соскочили с платформы на насыпь, чтобы размяться. Но поезд не остановился, а не спеша, уходил во мрак. Чернота сибирской ночи не давала уцепиться за какой-либо поручень. Так, стеная и обливаясь потом, и скакали все версты по шпалам. Уж и поезд медленно растаял в темной дали, а мы все неслись и неслись, спотыкаясь о шпалы, падая и снова поднимаясь.

Когда к утру мы, совершенно обезумев, доковыляли по шпалам до Красноярска-товарного, состав уже начали расформировывать. Нашу платформу мы нашли, но багаж исчез без следа. Я впал в уныние, но Денис развернул бешеную деятельность, обегал весь Красноярск-товарный и принес радостную весть – нашел! Наши рюкзаки и мешки лежали под лавкой в милицейской будке. Книги для будущих автографов и «Беломор» пропали, а вот этюдник, кисти, холсты, глина и прочее уцелели. Нам их с нескрываемым любопытством выдала милиционерша с говорящей фамилией: то ли Семизвездная, то ли Семиверстная. Я взял у неё телефон и потом из Питера звонил ей.

Уже на обратном пути нас подсадил в заднюю кабину локомотива добродушный пожилой машинист. Вез до конца своей смены и спрашивает:

– Ну, со следующей бригадой я договорюсь, а дальше-то вы куда? В Ленинград???!!! – И после долгой паузы промямлил:

– Ну ладно, выпишу вам путевой лист, а в графе «место назначения» напишу «к месту назначения».

С этим путевым листом добрались от Новосибирска до Тюмени. Денис радовался и напевал:

– Как я рад, как я рад,

Что я еду в Ленинград!

Советская эпоха. Сейчас бы я не рискнул объехать всю страну зайцем. И эту Россию мы потеряли.

Так началось создание моей портретной галереи.