В тени арыка. Чингиз Айтматов
Чтобы написать портрет Чингиза Торекуловича Айтматова, я приезжал в столицу Киргизии. Писатель позировал в привычной для себя обстановке, в домашнем и свободном «прикиде». При создании портрета я использовал здесь старую манеру письма: погрузив в тень фигуру и фон, светом «вытягивал» лицо и руки Айтматова.
Вспоминая об этом портрете, я всегда рассказываю о неожиданном подвохе, который привел к долгосрочному окончанию первого сеанса. Чингиз Айтматов, то ли от жары, то ли по привычке, потягивал кумыс из кувшинов, приносимых заботливой помощницей. При этом писатель не забывал (о, знаменитое гостеприимство!) потчевать кумысом и меня, своего гостя. «Съели» и шестой, и седьмой кувшины. Мне неудобно было отказываться, хотя кумыс – на мой вкус – противный. И лишь, когда Айтматов стал двоиться, а затем и троиться в моих глазах, я почувствовал неладное. Пришлось отложить кисти и побеседовать об Иссыккульском форуме.
Был 1987 г. В огромной и пока могучей стране уже начинала царить неопределенность, но мало кто подозревал истинные цели «реформаторов» и догадывался о грядущем разгроме и расчленении державы. Иссыккульский форум – международный форум, проходивший в Киргизии и созванный по инициативе Айтматова – одна из вех на пути расчленения СССР. Но на мои расспросы Чингиз Айтматов отделывался общими фразами о «человеческом лице» общества.
Меня поразило странное равнодушие Чингиза Торекуловича к земле, которую должен был изуродовать проект переброса северных рек в Среднюю Азию*.
– Умные люди думали, умные зря думать не будут, – безразлично бросил Айтматов на вопрос об отношении к этому проекту.
Неужели, думал я, чтобы напоить водой свою землю, можно разрушить экологию и ландшафт чуть не одной седьмой части суши, где тоже живут люди, находятся города и веси. Такое отношение к русской земле и к русским, как к средству для блага других народов, с которым я часто сталкивался в поездках, приводило меня к тяжелым размышлениям о будущем своей страны, о результатах национальной политики СССР.
…
Со мною ездила к Чингизу Айтматову и моя учительница Евгения Борисовна Орлова. Вот её запись:
"Поездка к Чингизу Айтматову состоялась года через два после встречи с Д.А.Граниным в Комарово и отличалась почти полной противоположностью. Общее было только то, что Толик очень хотел не только написать с натуры портрет Чингиза Айтматова, но и познакомиться с писателем романа "Плаха", который был напечатан в журнале "Новый мир" и произвел на него большое впечатление. Толик попросил меня составить ему компанию (учителю литературы ведь тоже полезно познакомиться с автором романа "Плаха").
Я согласилась.
К Чингизу Айтматову в Киргизию в г. Фрунзе путь был длинным и очень сложным (от Ленинграда до Фрунзе самолеты не летали). Сначала мы полетели на Урал, где надо было пересесть на другой самолет, а он почему-то задерживался. Долго ждали этого самолета, потом долго летели на восток и, наконец, приземлились в г. Фрунзе. Все было новое, начиная от языка и кончая погодой. Остановились в гостинице, погуляли по городу. Стояла сухая и жаркая погода. Зашли на базар, где Толик попробовал местный перец и полчаса после пробы мучился и скакал с открытым ртом, заливая горящий язык газированной водой.
К писателю приходили утром и работали на даче - в тени арыка. Толик писал портрет Чингиза Айтматова и разговаривал с ним, иногда к этому разговору присоединялась и я. Сначала писатель много рассказывал о своей жизни, о Японии. И все же основной темой бесед был последний роман писателя "Плаха". Одним из основных вопросов был вопрос о главном герое - об Авдии Каллистратове.
– Почему он у вас русский?
– Прежде всего он христианин, сын священника, учился в духовной семинарии, из которой был несправедливо отчислен.
– Почему?
– Стал корреспондентом комсомольской газеты, чтобы лучше узнать жизнь.
Толик не любил неподвижной натуры, живая беседа помогала написанию портрета. Он работал над портретом Ч. Айтматова неделю. И почти все время в центре беседы были герои романа "Плаха". Говорили о грузинской притче "Шестеро и седьмой". Пока шестеро поют, у седьмого не поднималась рука убить их. Были сравнения с героями Достоевского. Революция - "если враг не сдается, его уничтожают." В отряд главаря банды – Гурама Джохадзе подослан чекист. Почти все погибли. Он был седьмым и звали его Сандро. Гурам Джохадзе и Сандро – непримиримые враги, разделенные революцией. Авдий Каллистратов. Он как Христос, всем делает добро бескорыстно. И за это был распят на саксауле. Семья волков – Акбара и Ташчайнар. Они за добро платят добром, а за зло – злом. Бостон и Базарбай тоже две противоположности. Пьяный Базарбай делает зло, украл детей у Акбары, труженик Бостон – добро, борется со злом. Но зло здесь сильнее добра. И так далее.
Мы пробыли в г. Фрунзе целую неделю. Писатель и художник работали с утра до вечера (пока было на улице светло). Он угощал нас квасом и кумысом. Затем мы уходили в гостиницу.
Анатолий, между прочим, спросил Чингиза Торекуловича, как он относится к проекту переброса северных рек в Среднюю Азию. Этот нашумевший проект только что был остановлен под давлением русской общественности.
– Умные люди думали над проектом, – сказал Чингиз Айтматов. – Умные зря не будут думать.
Анатолий промолчал. Как он потом сказал, в его уме сразу вок образ изуродованной «умными людьми» родной Онеги.
Когда портрет Ч.Айтматова был закончен, писатель подарил нам свой роман "Плаха" (с автографом, конечно). И мы, счастливые, улетели в Ленинград… Толик - с портретом Ч. Айтматова, а я - с книгой "Плаха".
Можно еще добавить, что Толик перед самым отлетом купил на базаре дыни, заехал с этими дынями в Союз писателей Киргизии и шутки ради наставил на всех дынях факсимиле подписи Ч. Айтматова. Хорошие были дыни, и до Ленинграда они доехали".
Е. Орлова, 2003 г.
К записи Евгении Борисовны могу добавить, что она очень деликатна, описывая меня на рынке Фрунзе. Я действительно попробовал там какой-то расхваленный продавцом перец. Но не просто мучился полчаса с открытым ртом, а прыгал по рынку совершенно обезумевшей обезьяной, держась за горло и тщетно пытаясь отдышаться.
Спустя три года я сделал вариант портрета для Чингиза Айтматова. Переговоры о стоимости этого варианта велись в течение недели, как на восточном базаре. Но эта неделя для меня не прошла даром, я побывал гостем на пленуме писателей СССР, который проходил в это же время (1990 г.). Последний пленум писателей СССР! Я невольно оказался свидетелем поведения многих известных лиц в судьбоносный для страны и литературы момент. Момент, который многим из них хотелось бы забыть и вычеркнуть из собственных биографий. Известный Сергей Михалков, малоизвестный тогда Александр Проханов, другие… Спичрайтер Федор Бурлацкий, оскорбляющий чудесного русского писателя Личутина… Звонки В. Карпова (глава Союза писателей СССР) в ЦК… Он же, В. Карпов, со слезами покидающий президиум… Заменивший его С. Михалков, генеральским окриком "Молчать!" утихомиривший вышедший из повиновения съезд и закрывший его.
Эти бури уже отшумели.
Штрих эпохи
На этом пленуме в числе многих вопросов решалась судьба "Литературной газеты", органа Союза писателей СССР. Газета под руководством недавно назначенного редактора демократа Бурлацкого насаждала оголтелую, гнусную русофобию и разжигала национальную рознь в республиках Союза. Интеллигенция страны недоумевала и протестовала. На пленуме писатели-патриоты возмущались и хотели убрать редактора-русофоба, пытались поставить вопрос на голосование. Но правая рука Горбачева Александр Яковлев, «прораб перестройки» и «видный деятель демократии», курирующий прессу, не давал добро на смену редактора. Он, как показало время, преследовал свои цели (разгрома СССР).
Имея за спиной столь мощную поддержку, Федор Бурлацкий вел себя очень демократично, то есть нагло. Взбешенный сопротивлением писателей, он кричал в зал:
– Я пишу и меня печатать будут! А вы кто такие?
Проханов раздавал всем присутствующим нулевой номер "Дня" и уговаривал не бороться за "Литературную газету", так как «теперь у нас есть своя газета "День"». Приняв меня за молодого писателя, он и меня увещевал не обращать внимания на русофобский курс «Литературки»:
– Ведь теперь у нас есть своя газета!" – и совал мне нулевой номер "Дня".
Тираж "Дня" тогда был 10 тыс. экз., у "Литературной газеты", за которую пытались бороться писатели-патриоты – свыше 11 миллионов. Писатели видели предательство, съезд бушевал и выходил из-под контроля. Карпов, глава СП СССР, считающийся патриотом, оказался меж двух огней – Политбюро ЦК и писателями. Он все время убегал со сцены звонить «наверх». Но «наверху» не давали согласия на смену редактора. Бедный Карпов, фронтовик и бывший разведчик, не мог успокоить зал. Разьяренные писатели кричали с мест и требовали ставить вопрос на голосование.
Наконец, Карпов зарыдал прямо на сцене и ушел, схватившись за сердце.
Тогда легендарный "дядя Степа" – литературный генерал Сергей Михалков –солдатским шагом вышел на сцену и рявкнул:
– Молчать!!!
Зал почему-то стих. Михалков объявил пленум закрытым и распустил писателей. «Совесть народа» разошлась по домам, гостиницам и кабакам.
Демократия победила. «Литературая газета» продолжала одурманивать миллионы читателей. Готовился 1991 год.